СВИДАНИЕ

Полуночная папироса
по-приятельски скрасит путь
к предрассветным бодрящим росам,
где никак не даёт уснуть
моя память. В ней лес казенный
от живых – до мёртвого пня,
лес, изменою уязвлённый,
отступившего ждёт меня.
Сутью – юный, стволами – старый,
в седине от ползучих мхов, –
покаянием манит, карой,
отпущением всех грехов.
И с повинною головою –
сын, не сьн, – наречённый брат –
я раздвину густую хвою
и скажу: "Это я. Ты рад?"
Изумрудные, в шишках, ветки
Чуть заметно качнутся: Да!
Лес прищурит иголки-веки:
"Погостить пришёл?" – "Навсегда ..."
И в отчаянном упоеньи,
словно кат-злодей на суду,
перед елями на колени
я, растроганный, упаду.
Лес, дружище мальчишьих сказок,
отпусти грехи и прости!
Лес, я понял – увы ! – не сразу :
откровение не в чести
в той земле, что зовется городом,
где я жизнь промотал сполна
сдуру-смолоду, с жиру – голодом,
с полу-трезвости в пол-пьяна.
Брат, устал я себя отоваривать
по фальшивым карточкам глаз,
жить, любить, дружить, разговаривать,
ошибаясь в двухсотый раз.
Я пришёл – скажи–ка, поверишь ли? –
прожив исконной жизни треть,
я – не верящий, я – теперешний,
я пришёл к тебе умереть.
Чтобы смерть – моя жизнь вторая –
получилась умней, верней,
пусть уступит земля сырая
место между твоих корней!
Моё тело – остаток силы –
молодая впитает стать.
Мне желаннее нет могилы,
чем частицей твоею стать.
Закачаюсь в могучих кронах,
по твоим стволам - ну и пусть! -
я в ладонях ветвей зелёных
в небо чистое поднимусь.
Узы братства-родства – не случай,
воздавая за муки дань,
брат шептал: "Хорошо, но слушай,
лишь, дружище, не опоздай."
И меня поднимал с коленей,
в душу капал смолу-бальзам,
исчезая в бреду молений,
гладил хвоею по глазам....


...Память дивную спрячет россыпь,
день проступит как сыпь на коже,
и рассветная папироса
мою исповедь подытожит.
И очищенный, просветлённый,
снова в потную плоть залезу
без отчаянья – брат зелёный
не отдаст камням и железу.