В  ПАМЯТИ  ВОДЫ

 

На тайный зов пустыни хладной

Вотще душа стремилась вдаль.

Иду, спешу за ненаглядной,

Чтоб отвести с лица вуаль.

 

У родника, над кромкой леса,

Давно растаяли следы.

Но юный лик запечатлелся

В прозрачной памяти воды.

 

Не здесь ли молодость и страсть

Перекликались с пеньем птичьим?

Я к роднику готов припасть

За отражением девичьим.

 

Гора с пологим очертаньем

Вошла в цветущее по грудь,

И лепестковым лепетаньем

Не заглушить былую грусть.

 

Кому тот образ уступил,

Каким оставил окруженьям?

И где, и с кем бы я ни пил, -

Не напиваюсь отраженьем.

 

 

ИЗГНАННИК         

 

Публия Овидия Назона

Отослали словно бы на зону

К досточтимым скифским берегам.

Чем поэт не угодил врагам?

Что Овидий сделал им такого?

Власть...

у них, и деньги, и оковы…

Вот он в трюме с запахом имбири.

Римляне не ведали Сибири.

Он совсем один, вдали от света,

Кто здесь внемлет голосу поэта?

Он у моря,  в трепете от лова,

Счастлив, кто не замышляет злого.

 

 

       * * *

Как радостно гулялось нам гурьбой!
С годами все меняются, разнятся…
Я тоже

              там

                        решил уединяться,
где бурей дирижирует прибой.

Иль дань частенько воздаю костру,
садясь на пни

                           с седыми париками,
и избегаю горечь нареканий,
которых предостаточно в миру.

Противоречье тучности мирской
и красоты,

                      лишенной содержанья...
О, лирика шмелиного жужжанья,
о, музыка жемчужницы морской!

 

 

                           * * *

 

                 Перебираю лепестки цветка любви,

                 И счастье, как мгновенье;

                 Невольно ускользнет из-под  руки  -

                 Дань упоенья.

                 Среди вселенских суматох -

                             Какая прелесть! -

                 И  легкой  грусти  легкий вздох,

                 И платья шелест...

 

 

ПАНТЕИСТИЧЕСКОЕ

 

Подумать только,

                               что за блажь –

приют приглядывать летами,

и жилистый плести шалаш,

и устилать его цветами.

 

Жить миром лилии, леща…

Бросаться вплавь,

                                сдувая ряску,

и всей чащобой трепеща,

тащить широкого подъязка.

 

Иль уходить в столетний лес,

где каждый пень –

                                    журнальный столик,

и восхищаться, что исчез

и никуда спешить не стоит.

 

Чтоб только отблески весла,

чтоб только шорох краснотала,

чтоб память

                     буйно заросла,

непроходимой чащей стала.

 

 

КИЖУЧ

 

Что я влюблен, – на лбу моем подсказка –

Я весь горю,

Как фосфорная краска

И весь сияю в темноте полночной

Неверной тайной, старчески-порочной.

И сил уж нет, и никакого прока;

Я – кижуч у последнего порога,

У каменного гребня, где поток

Бурлит и обдает, как кипяток.

Как одолеть мне пенистый барьер,

Для молоди своей найти вольер?

Где в поднебесье раз и навсегда

Сразит любви кинжальная страда.

 

* * *

 В окно к желанной женщине

заглядывает август

заглядывает август

застенчивый как агнец

и мяты зябким запахом

он спальню обдает

отстегивает запонки

и лунной ночи запахи

волнуют душу женщины

и голову кружат

а муж ее в дороге

и на вокзалах бреется

а женщине все бредится

все бредится и бредится

что там он

не один

и агнец все настойчивей

поди же ты - настойчивей

    и  все  неудержимее -

бороться нету сил

сопротивленье пальцев

единственно-последнее...

что делать ей со сплетнями

и с запахами летними

когда исчезнет август

и явится сентябрь?                  

 

НЕИЗМЕННОЕ

Сквозь серость дней

и в юношеском взоре,

и в старческом…

взовьются между делом

то белый конь,

то белый парус в море,

то женщина,

танцующая в белом.

 

       В   ПЛАВАНЬЕ

 

То копченье, то засолка,

рыбный запах от кают.

Ива, иволга и Волга

мне покоя не дают.

 

Я бы мог под этой ивой

уклею кормить крупой             

И коня с игреней гривой

Приводить на водопой.

 

Я бы мог над этой кручей

пятистенную срубить,

я бы мог, на всякий случай,

многих женщин не любить.

 

А любить одну и долго,

опекая наш уют.

Ива, иволга и Волга

мне покоя не дают.

 

*    *    *

В почти горячих волнах океана

Я плыл среди медуз – парад-алле!

И в этом комковатом киселе

Я чувствовал себя довольно странно:

По телу – жжение, душа – навеселе.

 

Приемлю все: и хлад, и глад, и бури,

И роскошь вилл, и хижин полумрак,

И чей-то взрыв эмоций с пьяной дури.

Что делать, если мир устроен так?

 

На дне морском и губки, и кораллы

Причудливы по формам и цветам;

Здесь водоросли длинные, как тралы, 

И рыбы здесь, подобные мечтам.

 

Подумал я, ныряя возле шлюпки,

Что мы живем, все сущее гнобя.

А красота возвышенна и хрупка.

Душа, как очистительная губка,

Всю мерзость мира цедит сквозь себя.

 

НАКАНУНЕ

Сознайтесь, чем вы нынче накачали

Певца любви, возвышенной печали?
При нем, увы,
                          ни карточек, ни денег,
Лишь бисер рассыпался на паркет…
Его уже не брал аутотренинг,
И был при нём не более,
                                           чем веник,
Но все же восхитительный букет.
Что выбрано средою обитанья?
Вокруг него весна, и щебетанье,
Служенье Муз,
Сложенье, вычитанье.
И женщиной расставленная сеть…
Но то
              невоплощенное свиданье
В нём породит и стоны, и рыданья;
Желание пленить и пламенеть!